Я попросила Дика вернуться в гостиницу, поскольку та находилась недалеко от Лестер-сквер, и прийти за мной через час. И в самом деле, Лестер-сквер лежит примерно на полпути между Оксфорд-стрит и Темзой, на которую выходили окна нашей комнаты.

Прошло около получаса, и я услышала, как раздались три или четыре торопливых удара в дверь: так хозяин дома оповещал о своем приходе.

Он вошел в своего рода приемную, где я его ожидала, и, хотя в комнате уже царил вечерний полумрак, тотчас меня узнал.

— О, это вы, мое прелестное дитя! — обратился он ко мне с улыбкой, не лишенной некоторой грусти. — Покидая в последний раз Хоарден, я не сомневался, что не замедлю повстречать вас в Лондоне.

— Вы меня в чем-то упрекаете, сударь? — спросила я.

— Нет… Молодости свойственна страсть к приключениям, а красота сходна с роком тем, что ее счастливых либо пагубных следствий никто не может ни предугадать, ни предотвратить. Не желаете ли пройти в мой кабинет? Там мы сможем поговорить без помех, а мне кажется, что вам надо немало мне поведать.

— Если вы будете так добры, что выслушаете меня, сударь.

— Идемте, дитя мое.

И взяв со стола канделябр с тремя свечами, он пошел впереди меня.

Мы вошли и уселись в его кабинете, обставленном просто, но с большим изяществом.

— Так, значит, вы теперь здесь, — начал он. — И что вы намерены предпринять?

— Сударь, — отвечала я, — когда я вас спрашивала, известен ли вам мистер Ромни, объяснив, что он родственник одной из учениц пансиона миссис Колманн, я сказала неправду.

Мистер Хоарден как-то странно улыбнулся.

— Вы ошибаетесь, сударь, — поспешила я добавить, сильно покраснев. — Я видела мистера Ромни только однажды: на берегу моря, с ним была дама, которую зовут мисс Арабелла.

— Да, — утвердительно кивнул доктор, — поговаривали, что он путешествовал в тех краях вместе с ней.

— А теперь, — продолжила я, — позвольте мне сказать всю правду.

И я ему описала нашу встречу во всех подробностях, упомянув об адресе, данном мне мисс Арабеллой, и о тех предложениях, что сделали мне оба; не скрыв ничего, я рассказала ему, при каких обстоятельствах я покинула дом его отца, как добралась до Лондона и как безрезультатно посетила дом на Оксфорд-стрит.

Он дослушал до конца, помолчал, внимательно и долго глядя на меня, и наконец, взяв обе мои ладони в свои, заговорил с необычайной мягкостью, хотя и не без некоторой торжественности:

— Дитя мое, в вашем возрасте и при вашей красоте в жизни существует два пути: один прям и прост, он пролегает через равнину, вид которой однообразен и спокоен, и ведет от брака и материнства к почтенной и всеми почитаемой старости; другой то возносит вас на вершины, откуда открываются блистательные горизонты, то низвергает в мрачные и грязные трясины. Следуя им, приходишь к тому же концу, но трижды, так сказать, меняешь лошадей, и три эти вынужденные остановки суть гордыня, удача и стыд. Вы сейчас на развилке двух дорог, определите, по какой из двух вы хотите идти.

— О сударь, и вы еще спрашиваете?

— Да, дитя мое, я могу и должен тебя об этом спросить, поскольку я не столько моралист, сколько, да будет позволительно в том признаться, философ. А посему не убежден, что, как утверждают некоторые слишком строгие ревнители нравственного совершенства, человек всегда волен распоряжаться собой. Я охотнее верю в несокрушимую власть материи над духом, нежели в то, что наша душа способна беспрекословно повелевать нашей же материальной природой. Даже если вы изберете прямую и простую дорогу, ночная темень, опьянение чувств могут увлечь вас в сторону; предположим даже, что добрые советы и ревностный пастырь направят вас на добрую стезю — таким советчиком и проводником могу послужить я сам, если вы мне позволите, — но существуют такие натуры, с таким складом и предрасположением души, над кем не властны ни советы, ни добрый пример. Общество отторгает от себя подобных людей, закон поступает еще суровее: он осуждает их, а вот наука пытается их понять, пожалеть, а подчас и простить. А у вас теперь на один шанс больше ступить на добрую дорогу и избегнуть пагубного жребия, ибо Провидение смилостивилось над вами, побудив ту женщину отлучиться из Лондона. Готовы ли вы пообещать мне никогда по собственной воле не ходить ни к ней, ни к мистеру Ромни? Тогда я серьезно займусь вами.

Я молчала.

— Вы колеблетесь? — спросил он.

— Нет, сударь, но они заронили в мое сердце золотые и сладкозвучные мечты. Мне обещали, что, приехав в Лондон, я прекрасно устрою свою судьбу, и даже не поинтересовавшись, как это случится, я примчалась сюда. Разве слишком большая цена — попросить у вас всего пять минут, чтобы позволить этим мечтаниям рассеяться?

— Бедное дитя! — прошептал доктор.

Некоторое время я оставалась в задумчивости, чувствуя на себе его пристальный взгляд, казалось проникавший в мою душу; этот взгляд вселял в меня неведомую доселе решимость. Наконец я заговорила:

— Сударь, обещаю вам более не искать встреч ни с мисс Арабеллой, ни с мистером Ромни, даю слово, что не пойду к ним, но… но они сами могут найти меня, и, если я их случайно повстречаю, хотя и не буду к этому стремиться, не могу поручиться, что найду в себе силы уберечься от искушения.

— Надеюсь, ты сделаешь все что сможешь, — вздохнул мистер Хоарден. — Воистину, нельзя требовать большего от дочери Евы.

Тут кто-то дважды постучал в дверь, и два эти удара явственно указывали на униженное положение того, кто стучал. Я вздрогнула.

— Что с вами? — встревожился доктор.

— Сударь, — ответила я, — вероятно, это Дик, брат Эми Стронг, пришел за мной. Если вы действительно хотите, чтобы я воспользовалась вашими разумными советами, не отпускайте меня к ней: это ведь она увлекла меня в Лондон, она моя подруга, и если мне суждено пасть, я чувствую, что именно от нее исходит опасность моей гибели.

— Хорошо, скажите, что до завтра вы пробудете в моем доме, поскольку я обещал завтра же подыскать для вас место.

Слуга, ранее впустивший меня в дом, теперь появился на пороге кабинета и объявил:

— Сударь, там стоит юноша, который привел сюда молодую особу и теперь явился за ней.

— Впустите его, — сказал доктор.

Затем он открыл дверь в гостиную, где занималась вышиванием молодая женщина двадцати трех или двадцати четырех лет, а у ее ног на ковре сидел ребенок и перелистывал книжку с гравюрами.

— Душа моя, — обратился к ней доктор, — вот та девушка, о которой я тебе говорил по возвращении из Хоардена; она приехала от моего отца; будь так добра, приюти ее до завтрашнего дня. А завтра я надеюсь подыскать для нее подобающее место.

Молодая женщина встала и подошла ко мне.

В это мгновение на пороге появился мой спутник.

Я сказала ему: